Замкнутое пространство, алексей смирнов

— А что у него с животом?
Остудин хихикнул.
— Бумажку съел. Жевал, наверно, минут десять.
— Зачем? — Швейцер притворился, будто не понимает.
— Это была записка от Раевского, он подобрал ее во дворе. Раевский пишет, что никакого Врага нет. Представляете? Он не дописал. Будь у него время, он сочинил бы, что и Спасителя нет...
Швейцер вздохнул. Опять он зевнул что-то важное, надо быть внимательнее.
— Интересно, есть ли в Лицее кто-то, кто не знает об этой записке?
— Вряд ли. Но это к лучшему. Не высекут же сотню человек!
— Сотню не высекут. А первого, кто распустил, — высекут.
— Вот он и съел, — подхватил Остудин, не видя никакой беды для Вустина.
— Эгей, там, на мачте! — донесся шепот Коха. — Вы готовы?
— Давно.
«Хоть бы ты разлил свою отраву», — с досадой пожелал Швейцер.
Кох перекатился на другой бок:
— Берестецкий! Берестецкий!
Но удивительный Берестецкий по-настоящему спал. Кох, наслушавшись его храпа, тихо фыркнул.
— Во дает, — пробормотал он. — Оштрах! Вы тоже спите? Толкните Пендронова.
Послышалась возня. Богатырь Оштрах всегда был рад кого-нибудь толкнуть.
— Обалдели? — прошипело одеяло. — Я не сплю.
— Врете, — удовлетворенно возразил Оштрах и снова пихнул.
— Да я сейчас!.. — Всклокоченный Пендронов вскочил на четвереньки и взялся за подушку. Это был сигнал к бою. Подушка в руках заставляла моментально забыть Устроение, Врага, ректора, битый кирпич и самого Господа.
Однако сегодня потасовка грозила крушением более важных планов.
— Прекратите, господа! — возвысил голос Кох. — После разберетесь.
— Нам пора идти, — вторил ему Остудин. — Кто первый? То есть первый после Коха.
Минутная стрелка глухо щелкнула, словно подтверждая его слова. Остудин спустил ноги с постели и сел.
— Господа, что вы затеяли? — насторожился Листопадов, предчувствуя какое-то несчастье.
— Ровным счетом ничего, — Кох сказал это весьма убедительно. — У нас небольшой приватный разговор. Дело чести, — добавил он веско и тут же пожалел. Решение вопросов чести в столь поздний час означало дуэль. — Мы не будем драться, нет! Это совершенно особое дело.
— Но разве нельзя его отложить? — жалобно спросил дежурный.
— Нет, Листопадов, — ответил за Коха беспощадный Оштрах, не раз тузивший Листопадова за мелкие мнимые прегрешения. — Будете спорить?
— Я ничего не буду, — буркнул тот. — Меня нет. Я дал отбой, лег, и больше ничего не слышал. Я умер.
— Славно-то как, — не без презрения заметил Оштрах. — Ну, вечная вам память.
— Я иду, — громким шепотом объявил Кох.
Он бесшумно вынырнул из-под одеяла и двинулся на цыпочках к вешалке. Не без труда отыскав в темноте свой сюртук, Кох залез во внутренний карман и вынул какой-то предмет.
— Из плошки все выветрится, — объяснил он Швейцеру, который был к нему ближе всех. — Я стащил маленькую колбу с пробкой. Будет стоять за унитазом в третьей кабинке справа. Не вздумайте подпихивать под стенку — прольете! Я проверил, там ничего не видно. Если через десять минут не вернусь, выручайте, только тихо.
«А что, если разбить колбу? — осенило Швейцера. — А после сказать, что нечаянно. Но что, если запах расползется по всему Лицею? Вряд ли. Эта дрянь не может так сильно пахнуть, иначе бы Коха давно застукали в лаборатории».
— Так кто пойдет за Кохом? — повторил свой вопрос Остудин. — Неужто жребий бросать?
— Давайте я, — сказал Швейцер.
— Идет, — кивнул Остудин. Он чувствовал некоторую вину за то, что влез незваным, и рад был задобрить Швейцера, уступив ему первенство. Кох тоже не возражал. Швейцер был парень с головой, с ним не пропадешь. Если Коху станет нехорошо и он свалится прямо возле толчка, Швейцер его вытащит.
Кох подтянул кальсоны и критическим взглядом оценил собственный сжатый кулак: колба поместилась вся, не высовывалась.
— Как считаете — в полтора часа уложимся?
— Попробуем. — Остудин, стараясь ничего не пропустить, уже перебрался на койку Швейцера и сидел теперь рядом.
— Раньше успеем, — глухо произнес Швейцер. — Нас меньше стало.
— Ах, да, — спохватился Остудин, вспомнив о Нагле, который тоже участвовал в заговоре. Легкость его восклицания задела даже Коха, который явно трусил и думал только о колбе.
— Сядьте на свое место, — процедил сквозь зубы Швейцер. — А лучше — лягте. Не ровен час, войдет кто-нибудь. Что за посиделки, спросит.
— Уже лежу, — Остудин, сверкнув босыми пятками, перепрыгнул через его постель и вернулся к себе.
Возникла пауза.
— Что вы там копаетесь? — послышался недовольный басок Оштраха. — Сдрейфили?
— Ну, я пошел, — вздохнул Кох и крадучись направился к выходу. Все притихли, и даже храп Берестецкого стал каким-то осторожным.
Швейцер посмотрел на часы, засекая время. Без одной минуты полночь. Дверь слабо скрипнула, и он услышал, как удаляются по коридору мягкие шаги Коха.
— Святые угодники, — Остудин перекрестился.
— Замолчите же!
Швейцер метнул в соседа гневный взгляд. Остудин ему отчаянно надоел. Тот натянул на голову одеяло, оставив лишь маленькую щелочку для чуткого носа.
Швейцер прислушался. Клозет находился в сорока шагах от спальни. При закрытых дверях оттуда не было слышно ни шороха, и даже вода не журчала. Но слышно было, как ее сливают, поэтому сегодня этот незатейливый звук превратился в сигнал, означающий, что все в порядке. Если он не раздастся через десять минут, Коха придется спасать. Он торопился, ловчил — мало ли что у него получилось. Сейчас надышится, рухнет, ударится головой...
Пять минут первого.
«Вылью, — твердо решил Швейцер. — Пусть убивают».
Далеко, за сотню верст от спальни, зашумела вода.
— С почином! — пискнул Остудин, довольный, что может ввернуть словцо.
Швейцер перевел дыхание. Может, не так все страшно.
Шаги возобновились. Кох шел быстро, почти бежал. Сейчас он ввалится — синий, с рукою у горла. Пройдет из последних сил к койке, повалится, захрипит, забьется в судорогах. Швейцер никогда не видел судорог, но из рассказов доктора Мамонтова помнил, что припадочному нужно разжать зубы металлическим предметом. Чтобы не задохнулся, не откусил язык. Язык вообще в таких случаях протыкают булавкой и прикалывают к воротнику, иначе он может запасть. Швейцер подумал, что не приготовил никакого металлического предмета. Ни одной железной ложки или ножа! Деревянная едва ли подойдет — перекусит. Будь она неладна, эта стилизация под древность! «Русская посуда, верность традиции, национальные корни» — оно хорошо, но надо ж с умом.
Кох вошел в спальню и расплылся в улыбке. На его лицо падал отблеск недремлющего прожектора, горевшего за окном круглые сутки.
— Что-то в этом есть, господа! — Кох щелкнул пальцами. — Если взять во внимание примеси, а их там до дури, то даже впечатляет!
— Расскажите! — одеяло Остудина слетело на пол. Оштрах и Пендронов, тоже изрядно взволнованные, снялись со своих мест и поспешили к герою. Встал и Вустин: он не откинул, а отшвырнул одеяло, как будто был страшно зол на все и вся, желая лишь одного — поскорее покончить с дурацкой затеей.
— Ну... — Кох замялся, подбирая слова. — Нечто космическое. Нюхать надо два раза, вдыхать глубоко. Трех, по-моему, будет много.
— Скоро вы там угомонитесь? — в голосе Листопадова слышался страх. Оштрах погрозил ему кулаком.
— Давайте, Куколка, — пригласил Кох. — Ваша очередь.
Швейцер нехотя встал и пошел к двери.
— Два раза! — напомнили ему в спину. Он поймал подозрительный взгляд Оштраха (вот он, ректор с его лаской, спасибо ему, начинается), ничего не ответил, медленно приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Убедившись, что там никого нет, Швейцер напустил на себя заспанный вид, как будто проснулся, застигнутый позывом, и вся его радость — в скорейшем возвращении в постель. Он вбежал в клозет и отсчитал третью кабинку справа. Кафельный пол неприятно холодил босые ноги, сердце бешено колотилось. Интересно, волновался ли прародитель Адам, когда взял яблоко? Наверно, нет — ведь он не знал греха. А может быть, и да, ведь грех есть грех, и ему должно было стать неуютно.
Рассеянно думая об Адаме, Швейцер присел на корточки, запустил руку за унитаз и вытащил маленькую колбу с прозрачной жидкостью. Сосуд был закупорен шершавой стеклянной пробкой. Секунду-другую Швейцер колебался, решая, вылить ли зелье сразу, или все-таки отпробовать. Отзывы Коха наводили на мысли о мухах и слонах. Швейцер сделал выбор: он сел на стульчак, вынул пробку и с опаской поднес горлышко к носу. В ноздри ударил резкий лекарственный запах; Швейцер зажмурился и глубоко вдохнул. Голова закружилась, дверь кабинки скакнула в сторону. Слабея, он снова втянул в себя химию и откинулся, словно разом лишился костей. Пальцы разжались, колба выскользнула и громко хлопнула. Полубессознательный Швейцер хватал воздух ртом, не в силах отделаться от фантастической картины, которая была гораздо живее той, навеянной кухонным звуком. Тетка Леония переборщила с заваркой. Он видел просторный туннель, микроавтобус, руки, прикладывающие маску к лицу. Доктор Мамонтов захлопывает дверцу. Автобус мчится, туннель освещен цепочками огней, пахнет гадостью, которую выдумал Кох, но нет, эта крепче, Кох ни при чем. Кожаные ремни, захлестнувшие запястья и лодыжки, серебряный шприц. В автобусе много диковинных предметов, проводов, он несется, как бешеный, в туннеле светло и пустынно... и это не туннель, это...
...Швейцера подхватили под мышки.
— Швейцер, ради Бога! Что с вами?
Кто-то ударил его сперва по одной щеке, потом по другой.
— Я видел лаз, — пробормотал Швейцер.
— О чем вы? Давайте, поднимайтесь, надо уходить! Идемте, я вам говорю, Листопадов заметет осколки.
Швейцер открыл глаза и непонимающе воззрился на Коха, который держал его за плечи и чуть не плакал от ужаса.
— Вы целы? Голову не разбили?
— Все в порядке, — Швейцер встал со стульчака, и его тут же швырнуло влево.
— А, проклятье! — выругался Кох, ногой отворил дверь кабинки и потащил Швейцера наружу.
В коридоре тот отвел руки Коха, прислонился к стене и чуть-чуть постоял, приходя в себя. Химик неохотно отступил, лицо его было белым, как зубная паста; прыщи потемнели, сделались синими и походили на свежие пороховые следы.
— Все хорошо, — повторил Швейцер. — Не волнуйтесь, я сам дойду.
Из спальни уже выглядывала нетерпеливая физиономия Остудина. При виде возвращающихся она тут же скрылась, и до обоих долетел сдавленный вопль: «Идут! »
Их встретили настороженно, еще не зная, как отнестись к Швейцеру — герой он или раззява, если не хуже.
— Что там было? — спросил Пендронов, приглаживая вихор: похоже, ему снова досталось от Оштраха, вечного мучителя.
— Господа, я кокнул колбу, — Швейцер лег и уставился в потолок. — Мне стало плохо.
При этих словах Листопадов сорвался с места, схватил веник и совок и выскочил в коридор.
— Так вы, небось, три раза нюхали, — мрачно заметил Кох, который теперь злился на Швейцера. — Если не четыре.
— Два, — возразил Швейцер, не чувствуя в себе сил оправдываться и спорить. Кому он мог довериться? Разве Берестецкому, но тот так и не проснулся.
Оштрах, уперев руки в бока, приблизился к его койке. После Швейцера шла его очередь.
— Не думаю, — хмыкнул верзила. — По-моему, дело в другом.
«Ну, вот и оно, — подумал Швейцер. — Сказать им? Гори оно все огнем. Все равно про Раевского знают...»
Но он не успел. Оштрах сказал нечто, после чего никакие разъяснения стали невозможны. В лучшем случае они откладывались на потом.
— Вы трус, Швейцер, — заявил Оштрах. — Вы специально разбили колбу. Я подозреваю, что вы и дышать-то не стали, а просто прикинулись субтильной барышней. Обморок, ха!
И лицеист презрительно плюнул: редкий, исключительный знак презрения к собеседнику.
— А вы, Оштрах, просто подлец, — ответил Швейцер. — Вдобавок — безмозглый и злобный.
Храп Берестецкого смолк. Сгустившиеся тучи, чреватые ужасной грозой, вторглись в его безмятежные сновидения.
— Желаете драться? — Оштрах улыбнулся сострадательной улыбкой. — Извольте. Какое предпочтете оружие?
— Рапиры, — коротко бросил Швейцер.
— Господа, примиритесь! — жалобно крикнул Остудин, не любивший поединков и ссор, но Оштрах отмахнулся.
— Превосходно, — он изобразил на лице ледяное спокойствие. — Время и место?
— Только не сейчас, — быстро вмешался Кох. — Вы не дойдете до рапир, сразу попадетесь.
Швейцер помолчал. Кох сказал правду: ночное безделье усиливало бдительность дежурных преподавателей. Никто, будучи в здравом рассудке, не стал бы устраивать дуэль ночью.

Другие книги серии «СК»